«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

друг от друга о запасах вина в трюме узнали все… Более ловким и любопытным удалось даже тайком проникнуть в трюм и убедиться, что там действительно много бочек, наполненных вином. Нашлись умельцы открывать бочки без шума. Ночью, осторожно пробравшись в трюм, они вскрыли одну бочку, и через час были все пьяны. Скрыть от других эту неожиданную попойку среди моря, конечно, было нельзя. На следующую ночь новой группой солдат была вскрыта вторая бочка, затем третья, четвертая и за одну ночь успели вскрыть и выпить семь бочек. Все это пока проделывалось только первой ротой, остальные об этом не знали и участия в попойке не принимали. Не знало пока и начальство. Ему и в голову не могло придти, что происходило в трюме. Вечером и ночью попойка возобновилась. За ночь было выпито более десятка бочек. Сильно подвыпившие солдаты разговаривали громче, раздраженно. Более трезвые, успокоив их, укладывали без шума спать. За два дня до прихода в Марсель был отдан приказ: всем побрить головы, усы и бороды, скатать шинели по специально установленной мерке, выдать всему полку перешитое в Самаре обмундирование, а старое сдать в хозяйственную часть. Так же было приказано искупаться на палубе и надеть новое белье, вычистить сапоги и бляхи поясков. Подпрапорщикам предлагалось приготовить роты к смотру, назначенному на следующий день. После прочтения приказа полк зашумел. У каждого нашлось дело… Всюду можно было видеть целые пруды гимнастерок, брюк, шинелей, сапог и белья. Заработали сотни бритв, срезая растительность солдатских голов и подбородков. Водокачки работали; без перерыва, подавая воду для купающихся. По всей палубе стоял такой шум и гам, что трудно было понять разговор человека, стоящего рядом. Взводные командиры выдавали новое обмундирование, отбирали старое, которое сейчас же упаковывалось в кули и ящики. К вечеру полк выглядел совершенно по чиному. Каждый из нас был чисто выбрит, с небритыми лицами остались лишь те солдаты, у которых были особо красивые усы и бороды. Сапоги ярко начищены. Гимнастерки и брюки – новые, из хорошего сукна. Новые, с блестящими бляхами пояски, подтянутые туже обыкновенного. Внешний вид у солдат был праздничный, но в душе у каждого скребли кошки»[424].

Тайная попойка продолжилась. «Вечером, после поверки, посещение трюма продолжалось. Каждая группа человек в десять-двенадцать „обрабатывала“ отдельную бочку. Осторожность стала соблюдаться меньше, каждый старался сообщить своим товарищам, находящимся в других ротах и не знавшим об открытии винного погреба. Эта ночь была особенной. Полк, казалось, хотел выпить все, что полагалось ему за все сорок три дня пребывания на судне. Полуголодные солдаты быстро пьянели. Некоторые стали запевать песни, но и это не навело начальство на подозрение, и солдаты продолжали пить до самого рассвета. В девять часов тридцать минут утра весь полк выстроился на палубе. Лица у большинства солдат были измятые, опухшие. Ротные командиры, удивленные плохим видом солдат, не могли понять в чем дело. Ровно в десять часов из центральной части судна вышел полковник Дьяконов в сопровождении всех офицеров штаба. При его появлении оркестр, состоящий из восьми заплатанных инструментов, захрипел марш. Ротные подали команду: „Смирно!“. Солдаты замерли. Полковник по лестнице спустился на палубу и направился к первому батальону. Как и всегда, он подошел вначале к первой роте и принял рапорт от ее командира, подполковника Юрьева-Пековца. Выслушав рапорт, Дьяконов поздоровался с ротой. Солдаты ответили нестройно, хриплыми голосами. Это покоробило полковника. Дьяконов привык слышать от первой роты всегда четкий ответ на свои приветствия; немного успокоившись, он прошел вдоль строя четырех взводов. Солдаты в новом обмундировании стояли стройными рядами, вытянувшись в струнку. Обойдя взводы, полковник вышел вперед, остановился перед фронтом роты и произнес речь. Он говорил о том, что завтра будем высаживаться в Марселе, указывал, как нужно вести себя во Франции, чтобы „не запачкать честь и славу русской армии“. Первая рота, говорил он, всегда должна быть примерной ротой полка, как в мирной обстановке, так и в бою. Он называл солдат боевыми орлами и благодарил за службу, обещая всегда и всюду чутко относиться ко всем нуждам солдат… Рота молчала, Дьяконов, поблагодарив роту еще раз, хотел идти дальше. Но в этот момент солдат первой роты второго взвода Петрыкин, стоявший во втором ряду, громко и отчетливо проговорил: „Ваше высокоблагородие, разрешите вам задать один вопрос!“. Полковник разрешил. Отчеканивая каждое слово, Петрыкин оказал: „Ваше высокоблагородие! Вы упомянули сейчас, что первая рота должна быть примерной ротой полка, и обещаете чутко относиться ко всем нашим нуждам. Я должен зам сказать, что первая рота была и будет передовой и в дальнейшем, если вы действительно сдержите свое слово и будете входить в нужды солдат. Но я осмеливаюсь сказать вам, что вашим обещаниям трудно верить. Нам кажется, что ваши обещания останутся только обещаниями. Это я говорю потому, что во время нашего пути вы не только не старались облегчить наше тяжелое положение, но даже запретили выдавать то, что положено было русским солдатам от французского правительства!“»[425].

Дальше началось избиение командира полка. «Полковник, наверное, первый раз за всю свою службу армии услышал такие твердые, уверенные слова упрека от рядового солдата. От этих слов его передернуло, руки, сжатые в кулаки, задрожали. Он быстро подошел и, остановившись перед Петрыкиным, скомандовал: „Два шага вперед – марш!“. Петрыкин немедленно исполнил приказание. Очутившись вне строя, на расстоянии полушага от Дьяконова, он ловко приставил левую ногу к правой, взял под козырек и вытянулся на месте. „Что я запретил выдавать?“ – закричал Дьяконов. „Вино, ваше высокоблагородие! – быстро и громко ответил Петрыкин. „Рраз! – начал считать полковник, ударяя Петрыкина по щеке. – Ддва!“. Кровь потекла из носа и рта Петрыкина, но он не упал, а продолжал крепко стоять, опустив руки по швам и не стараясь даже стереть с лица кровь. Полковник стоял против солдата, дрожа от злобы, но бить больше не бил. Он смотрел на него безумными глазами и молчал. Тогда, смерив полковника взглядом, Петрыкин спокойно произнес: „Ваше высокоблагородие, когда и родился, то бабушка моя оказала: „Семен, не спускай никому!“ – и размахнувшись, он сильно ударил по уху Дьяконова, который, отскочив на насколько шагов, падая, сбил с ног офицера. Пенсне полковника разбилось вдребезги. Несколько офицеров бросились к Дьяконову на помощь, другие, обнажив шашки, кинулись на Петрыкина. Но он, предупредив их, моментально ушел в строй, на свое место. Они попытались через строй пройти за Петрыкиным. Это им не удалась. Окружив их плотной стеной, солдаты закричал: „Долой оружие! В ножны шашки!“. Какой-то офицер, видимо